Троцкисты (как в Ульяновске вскрыли нелегально действовавшую троцкистскую группу) / 1 Мая 1929 / История Ульяновска / Годы и люди

Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) был одним из творцов Октябрьской революции. Более того, некоторые исследователи даже считают, что его значение и роль в организации переворота превосходили роль и значение самого Ленина. А заслуги Льва Давыдовича в создании и укреплении Красной Армии сегодня признают даже ярые противники первого советского Наркома по военным и морским делам. Тем не менее, в советское время его имя было фактически вытравлено из истории Советского Союза, а если и упоминалось, то как правило в связи с определением «политическая проститутка», которое дал своему соратнику В.И. Ленин. С конца двадцатых годов XX века обвинение в троцкизме считалось одним из наиболее тяжких, а сам термин приобрел отчетливо негативный, прямо-таки ругательный характер.

В самом общем виде суть троцкизма состояла в нацеленности его сторонников на разжигание мировой социалистической революции и построение после ее победы всемирного пролетарского государства. России в этой концепции отводилось роль запала, пресловутой вязанки хвороста, призванной, раздув «на горе всем буржуям» мировой пожар, в нем и сгореть. Никакого иного смысла в Октябрьской революции троцкисты не видели. Но если в самом ее начале, а также в ходе Гражданской войны, отблески занимавшихся костров мировой революции как будто вспыхивали то тут, то там на европейском небосклоне (например, в Германии), то примерно к 1923 году стало очевидно: создание всемирного пролетарского государства если и не снимается с повестки дня окончательно, то отодвигается в далекое неопределенное будущее. А, значит, пришло время обустраивать и укреплять свой собственный дом – только что оформившийся Союз Советских Социалистических Республик (больше известный, как СССР), чтобы «недобитые буржуи» рано или поздно не смогли его уничтожить.

Однако переход на мирные рельсы крайне возмутил Троцкого и его единомышленников. Государственное строительство «в одной, отдельно взятой стране» ценой отказа от мировой революции, они сочли прямым предательством всемирного пролетарского дела и идеалов Октября, с чем мириться вовсе не собирались. Начались бесконечные «внутрипартийные дискуссии», во время которых Троцкий, например, предлагал идею «подталкивания» революции в Европе и организацию с этой целью похода Красной Армии в Польшу, Германию и так далее.

По сути же дискутировали о том, что в данный момент важнее: неуклонно следовать неким идеалам с отчетливой перспективой гарантированно погубить страну, или во имя ее сохранения, временно отступить от таковых, на чем настаивал И.В. Сталин и значительная часть ВКП(б).

А время, между тем, играло не в пользу СССР. «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», – эти слова Иосиф Виссарионович произнес несколько позже – 4 февраля 1931 года. Однако, не менее актуальными они были и в конце двадцатых, напоминая о настоятельной необходимости переходить от бесконечных теоретических споров и препирательств к практическим делам.

2 декабря 1927 года в Москве открылся ХV съезд ВКП(б), на котором, в числе прочего, была подведена черта и под многолетней «внутрипартийной дискуссией». «Оппозиция идейно разорвала с ленинизмом, переродилась в меньшевистскую группу, стала на путь капитуляции перед силами международной и внутренней буржуазии и превратилась объективно в орудие третьей силы против режима пролетарской диктатуры», – констатировали делегаты. Отныне принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганда её взглядов объявлялись несовместимыми с пребыванием в рядах ВКП(б), а все ее активные деятели исключались из партии. Вместе с тем съезд поручил ЦК и ЦКК «принять все меры идейного воздействия на рядовых членов троцкистской оппозиции с целью их убеждения».

Что касается самого Троцкого, то он был снят со всех постов и, спустя полтора месяца, 18 января 1928-го силой доставлен на Ярославский вокзал Москвы, откуда отправлен в Алма-Ату. Но и там «демон революции» не унимался и в начале 1929 года за антисоветскую пропаганду и подготовку вооруженных протестов, его выслали из СССР в Турцию.

Однако, даже из-заграницы своими яркими идейно-публицистическими трудами и письмами неистовый Лев Давыдович продолжал будоражить умы оставшихся в СССР сторонников, которых было здесь еще немало, в том числе в Ульяновске. В их числе – и

Н.К. Балмашнов.

Его показания, пожалуй, самые пространные и детальные. Однако не потому, что давались из страха или под пытками. Просто Николай Кузьмич не видел необходимости что-то скрывать или от чего-то отказываться, поскольку не считал свое поведение и свои действия (как, впрочем, и действия коллег) чем-то противоправным и тем более преступным.

– Во взглядах я сейчас стою полностью на позиции, занимаемой Троцким и его единомышленниками, отказаться от убеждения не хочу, потому что не могу, – заявил он следователю, утверждая также, что свою пропагандистскую работу считает не контрреволюционной, а партийной, большевистско-ленинской и рассматривает ее как долг коммуниста, а потому намерен таковую продолжать.

К троцкистам Балмашнов примкнул еще 1923 году, будучи студентом Свердловского университета, где во время дискуссии 1923-24 годов, на партийных собраниях активно выступал в защиту позиции Троцкого, за что, в конце концов, и был исключен из вуза. Это событие как будто вернуло его в лоно сторонников генеральной линии, но ненадолго и спустя три года, бывший студент снова скатился в троцкизм. Работая к этому времени в Костроме, он познакомился с группой оппозиционеров, высланных туда из Ленинграда, снова влился в «антипартийные ряды» и вместе с остальными взялся за старое – пропаганду взглядов оппозиции и агитацию за таковые. «Подпольщики» размножали, перепечатывая на машинках, нелегальную литературу: завещания Ленина, второе выступление Каменева на июльском пленуме ЦК, а также речи Троцкого и Зиновьева, а затем распространяли этот «самиздат» на текстильных фабриках и на заводе «Металлист».

Эта активность не прошла незамеченной, и местная Контрольная Комиссия исключили из партии всех членов группы. Однако те обжаловали данное решение в ЦК. Центральная Комиссия их в рядах партии восстановила, ограничившись строгим выговором, и направила на новые участки работы. Кого-то назначили в правление союза кооператоров в Воронеже, кого-то поехал финработником в Казахстан, кто-то – народным судьей в Сталинград. А Балмашнов и некто Шляков прибыли в Ульяновск, где последний стал директором комбината коммунальных предприятий, а Николай Кузьмич возглавил городскую плановую комиссию.

Как видим, кара за отступничество была очень щадящей. Поэтому, благополучно ее пережив, на новом месте бывшие костромичи вскоре снова отыскали единомышленников. Таковыми оказались: председатель Губплана Рейнгольд, заведующая политпросветом Мария Васильевна Поздеева, ее подчиненная – инспектор этой организации Мария Филиппова, преподаватель Совпартшколы Наталья Вильбушевич, директор писчебумажного промкомбината Гусев и его супруга Мария, а также заместитель заведующего Губсобесом Исаенко. Чуть позже – во второй половине 1927-го, к кампании присоединились заведующий ломбардом Генрих Кац и Евгений Николаевич Линовский, трудившийся сначала заведующим Губернским отделом народного образования, а затем переведенный на должность директора Коммунального банка.

Кроме того, по словам Балмашнова, к их группе «примыкали» некто Кокорин – бывший заместитель председателя Губотдела Союза рабземлехоза, а также инспектор рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) Иван Карпов. Входил в состав организации даже начальник милиции Василий Алексеевич Тимофеев.

Должности, которые занимали члены троцкистской оппозиции, дают наглядное понимание того, что идеи изгнанного из страны «демона революции» были популярны среди значительной части партийно-советской элиты, и не только в Ульяновске.

Вдохновителями же троцкистской идеологии на родине Ленина, Балмашнов без колебаний назвал себя, Линовского и Каца.

Г.А. Кац.

Сорокавосьмилетний на тот момент Генрих Арнольдович трудился, как уже говорилось, заведующим городским ломбардом и жил в доме № 34 по улице Карла Маркса (ныне ул. Гончарова). Несмотря на должность, ни имущества, ни образования он не имел, называя себя самоучкой. Уроженец города Двинска (Латвия), до Первой Мировой Кац трудился разнорабочим на фабриках и заводах в разных городах запада России. Потом перебрался в Казань, где устроился на кожевенный завод, оттуда перешел на щеточную фабрику… А какое-то время был безработным.

Во время февральской, а затем и Октябрьской революций, будучи с 1908 года членом Бунда[1], выполнял разного рода партийные поручения. В 1919-м вступил в РКП(б) и дальше шел, что называется, по партийной линии в разных городах, и вот оказался в Ульяновске. Сюда его командировали из Ярославля, кстати, по ходатайству Ульяновского Губкома, который, видимо, не смог отыскать среди местных коммунистов человека, достойного возглавить ломбард.

В отличие от Балмашнова, Кац в своих показаниях был более сдержан. Он признал, что с троцкистами сошелся в двадцать четвертом году в Ярославле, когда познакомился там с завгубкоммунотделом Карякиным, директором промбанка, фамилию которого не помнил, начальником восемнадцатой дивизии Федько и другими сторонниками Льва Давыдовича, общим числом около десяти человек. Под их влиянием Генрих Арнольдович стал активно выступать на партсобраниях с защитой идей, которые выдвигал Троцкий.

Этим он продолжал заниматься и в Ульяновске, приехав сюда в 1926 году и найдя единомышленников в лице Линовского и Балмашнова.

– Никаких других связей на идеологической почве ни с кем в городе в настоящее время не имею и не имел, – заверял следователя Кац. Хотя Балмашнов отзывался о нем, как об активном, настойчивом работнике, который вел работу открыто, выступал на партийных собраниях и конференции. Кроме того, через него из Москвы текла нелегальная троцкистская литература, но о ней – чуть позже.

Е.Н. Линовский

Третий «вдохновитель – троцкист» сорокалетний уроженец Петербурга Евгений Николаевич Линовский – бывший меньшевик, вступивший в большевистскую партию в 1917 году, в 1923-м приехал в Ульяновск, где служил военкомом, заведующим губернским отделом народного образования и, наконец, управляющим коммунальным банком.

Так же, как и Кац, о собственной оппозиционной деятельности Евгений Николаевич рассказывал очень неохотно, старясь всячески приуменьшить свое участие в ней.

«Относительно руководящей роли, которую мне приписывают, это исключительно благодаря тому, что меня все в городе знают, и благодаря тому авторитету, который я приобрел почти за пять лет работы в Ульяновске. Ведь я здесь был членом Губкома, председатель всех крупных общественных организаций (Доброхим, Авиахим и т.д.)», – уверял он следствие.

«Роль Линовского небольшая, – подтверждал слова бывшего банкира и Балмашнов. – Человек кабинета, правда, выступал на собраниях. На партконференции, будучи членом с решающим голосом, не выступал, объясняя болезненным состоянием. Но впоследствии выступал активно и резко. Особенно перед исключением из парторганизации. С рабочими он связи не имел по психологическим причинам инженера-интеллигента. При голосовании по вопросу высылки Троцкого за границу, как одабривающее решение правительства, был среди воздержавшихся».

Что касается формирования руководящей городской тройки в составе Балмашнова, Кац и Линовского, то, по словам последнего, более или менее регулярно сбираться она стала с конца ноября 1928 года, то есть спустя примерно год после XV съезда, «запретившего» троцкизм.

Фига в кармане.

Тем не менее, Ульяновская группа, что называется, перед партией не разоружилась, хотя с возвращением со съезда областных делегатов, пока еще легальным оппозиционерам было предложено подать заявления об отходе от оппозиции. Одни, например, Вильбушевич и Фусин, дрогнули, официально отрекшись от своих прежних убеждений. Хотя другие, как некий Карпов, каяться категорически отказались и из партии были исключены.

А вот Балмашнов последовать их примеру и пожертвовать партбилетом во имя чистоты принципов, оказался не готов. Чтобы сохранить и то, и другое, он попытался, что называется, усидеть на двух стульях: в своем заявлении в ГубКК написал, что, подчиняется решениям съезда, рвет с оппозицией, но взглядов своих не меняет и по-прежнему остается сторонником Троцкого. Однако подобная формулировка не устроила Контрольную Комиссию, потребовавшую заявление переписать, что б все было как у всех: мол, спасибо товарищам, переубедили, осознал, каюсь. В общем, маневр не прошел и перед Николаем Кузьмичом встал классический вопрос: «Что делать?». Сгоряча он попробовал было поартачится, отказавшись идти на поводу ГубКК. Однако товарищи, уже официально «перековавшиеся», убедили не лезть на рожон. В частности, интеллигент-инженер Линовский, считал официальное отречение фактором чисто формальным и ни к чему в дальнейшем не обязывающим. Мол, сейчас не переубедился, так, может, потом получится, дело-то житейское. Его поддержали Кац и Шляков – тот самый директор комбината коммунальных предприятий, приехавший с Балмашновым из Костромы.

Так бывшие официальные оппозиционеры-троцкисты стали не менее официальными правоверными большевиками. Правда, с фигами в карманах, видимо полагая, что наличие этой комбинации из трех пальцев делает обман как бы ненастоящим.

Тем не менее, на какое-то время группа притихла и до июня 1928 года никакой антипартийной работы не вела, лишь поддерживая связь друг с другом. Потом, немного осмелев, ее члены снова начали выступать на партсобраниях, продвигая те идеи, от которых вроде бы официально и публично отказались. По признанию Балмашнова, на легальные формы «борьбы с режимом» еще в январе 1927 года во время личной встрече в Москве его нацеливал лично Троцкий, рекомендовавший «быть более легальным, прямым, резким, открытым».

К концу лета активность «бывших» оппозиционеров вновь стала привлекать к себе внимание широких партийных масс, и в августе группа «начала конспирироваться».

Слово, как дело.

Самым безобидным видом конспиративной деятельности якобы раскаявшихся троцкистов была работа над собой – повышение собственного идейно-политического уровня путем изучения теоретического наследия опального вождя. В том числе и нелегально поступавшего из-за границы по разным неофициальным каналам, включая столичный.

Так, из Москвы «секретные» документы получали через заведующую Ульяновским облполитпросветом Марию Васильевну Поздееву, а также Зинаиду Николаевну Васильеву – служащую правления Ульяновского сельхоз-кредитного союза. Несмотря на скромную должность, эта тридцатидвухлетняя на тот момент женщина, имела примечательную биографию. Поэтому остановимся на ней чуть подробнее.

Зинаида Николаевна была потомственной большевичкой – ее мать-учительница, жившая на тот момент в Ленинграде, тоже состояла членом ВКП(б), а дочь вступила в партию в восемнадцатом, хотя до этого в революционных взглядах замечена не была. До 1914 года она училась сначала в Нижнем Новгороде, потом в Москве, и когда там разразилась февральская революция, никакого участия в ней не принимала. А вот с началом Октябрьской девушка записалась в санитарный отряд, действовавший на Остоженке, а потом – и в ВКП(б). В 1927 году за троцкизм ее исключили из партии и выслали в Ульяновск, куда Васильева приехала не одна, а с сыном Юрием Пятаковым. Эта фамилия тогда была в стране на слуху. Ее обладатель Георгий Леонидович Пятаков – старый большевик, первый руководитель советской Украины, позже служил на разных руководящих постах в Госплане, ВСНХ, в Главном концессионном комитете. Однако, после смерти Ленина он примкнул к Троцкому и 1927 году вместе с остальными единомышленниками был изгнан из партии. Правда, вскоре покаялся, вернулся в большевистский строй, и даже успел поруководить Госбанком.

По слухам, именно его сыном и был приехавший в Ульяновск мальчик. А Зинаида Николаевна – одной из бывших жен этого крупного партийного деятеля. Во всяком случае, так поговаривали в среде местных троцкистов, хотя сама Васильева на допросах ничего такого не подтверждала. Как, впрочем, и не опровергала. Она вообще мало, о чем говорила.

А Балмашнов, видимо пытаясь вывести женщину из-под удара, утверждал, что та «какой-либо работы среди беспартийных и членов ВКП(б) не вела, и в группе нашей <…> доминирующей роли не играла». Хотя и «оказывала идейное содействие в разборе политических вопросов и принимала участие в совещаниях тесного круга». Но делала это, по мнению Николая Кузьмича, только потому, что, находясь среди единомышленников, «чувствовала себя бодрее» и «с Москвой связь она в интересах оппозиционно настроенных лиц гор. Ульяновска не вела». Однако последнее утверждение опроверг Линовский, заявив, что «последнее время материалы получались только Васильевой».

Таким образом, троцкистская литература поступала в Ульяновск в том числе и через бывшую ленинградку, а также ее знакомого – зубного врача по фамилии Хейн.

В числе присылаемой нелегальщины были статьи Троцкого «Критика воззвания ЦК от 3 июня 1928 г.», «Критика программы Коминтерна», листовка с информацией о самочувствия Льва Давыдовича «вследствие нахождения его в скверных по состоянию здоровья климатических условиях», письма «демона» к Радеку и Сосновскому и послания их самих друг другу.

Получили Ульяновские оппозиционеры и так называемые «Завещание Ленина», «Заявление 83-х», «Платформу 13-ти», статью Зиновьева «Вынужденный ответ», речь Троцкого по китайскому вопросу и другие документы подобного рода.

Из перечисленных выше трудов, сегодня более или менее известно, пожалуй, лишь Ленинское «Завещание», в котором вождь очень нелестно высказывался в адрес Сталина. Обо всех прочих знают разве что специалисты-историки. Мы тоже не станем углубляться в содержание названных творений, отметив лишь, что они были мощным орудием борьбы с формировавшимся тогда в России государством, а также с его главой, и личным врагом автора – И.В. Сталиным.

Однако при всей несомненной важности этой литературы для сторонников Троцкого, она имела один существенный недостаток – мизерные тиражи. Поэтому, чтобы распространить ее хотя бы среди своих, каждый экземпляр приходилось каким-то образом размножать. Как правило, искать возможность перепечатать на машинке. Таковая была, например, у Линовского, однако когда к нему обратился по этому поводу один из членов группы по фамилии Барышев, Евгений Николаевич отказался предоставить свой аппарат для нелегальных целей. Так что Барышеву пришлось привлекать к размножению текстов свою сестру, трудившуюся заместителем редактора в одной из газет, и та копировала крамольные материалы на казенной редакционной машинке. Другой член группы – Григорий Мостовской, получив по почте нечто оппозиционное из Пензы, не официально, за 10 рублей нанял машинисток с биржи труда. В общем, выкручивались, как могли, чтобы использовать кустарный антипартийный самиздат возможно шире и не только для внутреннего употребления.

По мере сил и возможностей его распространяли на закрытых партийных собраниях, продолжая знакомить членов партии с новыми на тот момент и уже более радикальными взглядами Троцкого. Так, Балмашнов вспоминал, что давал читать «самиздат» бывшему секретарю Губисполкома Михаилу Панову, директору Сельхозтреста Ивану Дмитриевичу Прыткову, заведующему бюджетной частью Окрисполкома Птичкину, главе окружного финансового отдела Кузину и даже заместителю секретаря Горрайкома Арефьеву. Последний, правда, заняв высокую должность, с троцкистами порывал.

Подобная «просветительская» деятельность в среде оппозиционеров называлась обработкой: «Содержание работы заключалось в индивидуальной обработке и мной, и Кацем, и Линовским. Велась агитация на ячейковых кустовых собраниях городского актива, а также на общегородской партконференции, на которой Линовский присутствовал с решающим голосом, и я – с совещательным», – утверждал Балмашнов.

Однако одним лишь ульяновском и его окрестностями «обработчики» не ограничивались. Так в их поле зрения попал заведующий финотделом Сызранского Окрисполкома Петухов, и трое его подчиненных, включая финагента по Инзе.

«До XV съезда я обрабатывал многих», – признавался на следствии и Линовский, поименно перечисляя, кого именно: из Губоно – Дворцова, секретаря горисполкома Павлова, заведующего городским отделом местного хозяйства Захарова, товарищей Исаенко, Грушенкова и других, фамилии которых не помнит. Всем им Линовский давал читать «литературу», однако толку от этого не было: «Ребята посочувствовали и только», –сетовал он.

После же съезда, «я индивидуальной обработкой не занимался», клялся подследственный, признаваясь, правда, что «приходилось говорить со многими, особенно, после выступлений. Но это имело скорее дискуссионный характер».

«Медовая ловушка»

Одним из наиболее успешных результатов «обработки» ответработников можно было бы считать вербовку подпольщиками тридцатилетнего Василия Алексеевича Тимофеева – заместителя заведующего Ульяновским окружным административным отделом, а по сути – начальника всей окружной милиции. Дело в том, что в те годы милиция входила в структуру административных отделов исполкомов разных уровней, а ее начальники автоматически становились заместителями заведующих адмотделами. Одним из них и был сталинградский рабочий Тимофеев, с низшим образованием, зато грамотный и партийный с 1919 года.

К моменту описываемых событий Василий Алексеевич был женат и имел троих детей. Однако наличие большого семейства не помешало ему в августе 1928 года свести знакомство с соседкой по дому Зиной Васильевой. С той поры бравый милиционер, по его же собственным словам, «бывал у нее довольно часто и в разное время». Но всегда – чисто по-дружески. Соседи пили чай и вели неспешные разговоры на самые разные темы. Например, Зиночка очень интересно рассказывала о своей жизни заграницей и о супружестве с прежним мужем товарищем Пятаковым.

Соседская идиллия длилась около двух месяцев, пока в октябре того же года мадам Тимофеева все не испортила гнусными подозрениями, что одними только разговорами за чаем знакомство супруга с молодой разведенкой не ограничивается. В семье начались шумные скандалы и приятные вечерние встречи пришлось прекратить.

Однако, не только глупая и безосновательная ревность жены толкнула главного ульяновского милиционера на этот непростой шаг. Со временем он вдруг понял, что нечаянно угодил в логово оппозиционеров, и для него это может иметь самые печальные последствия.

Нет, нет! Никаких разговоров на общественно-политические, а уж тем более, оппозиционные темы соседи между собой не вели. Поэтому «я не думаю, чтобы Васильева и друге, считавшиеся оппозиционерами товарищи, вели обработку меня под углом зрения оппозиции», – утверждал Тимофеев. К тому же, ни с кем, кроме нее, в те времена он и не общался. Ну, разве что, с Кацем, Балмашновым и Линовским, иногда заходившими при нем к Васильевой. Однако всех троих начальник милиции знал, как членов одной с ним городской партийной организации. А с Линовским, к тому же был знаком еще по службе в армии, когда тот служил Губернским военным комиссаром. Тимофееву было известно, что все трое настроены оппозиционно, и поэтому он, якобы, избегал политических разговоров с ними. Да и сами гости вели себя при нем как просто знакомые хозяйки, зашедшие по-приятельски попить чайку, поболтать о том о сем, и надолго не задерживались

В общем, все подозрения в связях с троцкистами начальник окружной милиции с негодованием опровергал, и единственное, что готов был признать, так это личное знакомство с оппозиционеркой, «которое, однако, на мои политические убеждения не влияло и влиять не могло». Согласился он и с тем, что должен был поставить в известность соответствующие органы о том, что у Васильевой бывают оппозиционно настроенные члены городской организации, но смолчал, опасаясь ответственности перед Контрольной Комиссией, которая могла привлечь его к ответственность за связь с оппозиционерами.

Учитывая, что Васильева никаких показаний ни на кого не дала, эта версия могла бы, что называется, прокатить. Если бы милицейского начальника не взялся топить Балмашнов. Тимофеев, по его мнению, был типичным чиновником, стремившимся приспособиться к любым изменениям политической ситуации, и поэтому, на всякий случай заигрывал с оппозиционерами. Как говориться, чем черт не шутит. Стремясь продемонстрировать им свою лояльность, он на партийных собраниях неоднократно выступал с критикой работы советских и партийных организаций Ульяновского округа. И даже передавал новым товарищам якобы секретные сведения, которые, на его взгляд, могли быть использованы для критики местных органов власти, а также помочь в конспиративной работе. Например, Тимофеев поведал о нерациональном расходовании средств, отпущенных на оборудование и ремонт помещений для окружных учреждений, создаваемых в связи с реорганизацией губернии. Кроме того, он же предупредил «подпольщиков», что в ОГПУ есть несколько комплектов милицейской формы, которая используется чекистами для выставления секретных, якобы милицейских постов.

Тем не менее, вопреки всем своим стараниям, завоевать полного доверия оппозиционеров Тимофеев так и не смог. Его якобы разоблачительные выступления, по их мнению, были искусственными, неискренними, а потому вызывали подозрение и сомнения в твердости его убеждений. А псевдо секретные сведения просто не заслуживали внимания.

Более того, Тимофеева даже стали подозревать в провокаторстве, то есть в попытке внедриться в оппозиционную среду по заданию чекистов.

Однако, судя по тому, что начальнику милицию пришлось, в конце концов, оправдываться перед следователем ОГПУ, «внедрение» было его личной инициативой. Может быть, из желания покрасоваться перед симпатичной соседкой, а может быть, из стремления «разложить яйца по разным корзинам». Так или иначе, но в любом случае Тимофеев проиграл.

Идеи Троцкого – в массы.

При всей важности «обработки» партийно-хозяйственного актива города и округа, особое значение «подпольщики» уделяли внедрению оппозиционных идей в рабочую массу. Так, Балмашнов свел знакомство с комсомольцем Николаем Выходцевым – кочегаром лесопильного завода в селе Большая Кандала Старомайнского района. Парень был членом завкома и возглавлял бюро местной ячейки. Познакомившись лично, в дальнейшем Балмашнов с ним переписывался или, выряжаясь языком протокола, «установил письменную связь». В новом знакомом руководителю троцкистской группы нравилось, что тот – «парень твердый, резок в критике», и к тому же, несмотря на молодость, пользовался авторитетом среди рабочих. Однако, на первых порах о своей принадлежности к оппозиции Балмашнов комсомольцу не говорил, никакой «литературы» ему не давал, а «обрабатывал» исподволь, делая ставку и расчет на перспективу. Однако, ставка не сыграла поскольку Выходцева, в конце концов, сняли со всех общественных постов и перебросили в Старую Майну именно за троцкизм.

Куда успешнее шли дела на Патронном заводе – средоточии классического пролетариата – рабочих-металлистов. На их «обработку» и направила свои усилия группа Балмашнова – Каца, начав прямо с членов бюро заводской партячейки.

Связующим звеном между руководством группы и предприятием был тридцатидвухлетний шлифовальщик госзавода № 3 (как тогда назывался Патронный) Андрей Дмитриевич Королев, вместе с женой и двумя детьми проживавший в Ульяновске, в доме № 15 по ул. Советской (ныне – Спасской, на территории бывшего одноименного женского монастыря, позже переименованной в рабочий городок № 2. Сейчас на его месте находятся ДК «Губернаторский» и торговый центр «Версаль»).

До Первой Мировой Королев жил в Симбирске, где работал учеником в кустарных мастерских, подручным по водопроводному делу и кочегаром на волжских пароходах, пока в 1917 году не был мобилизован в царскую армию и отправлен на фронт. Там он и встретил Февральскую революцию, однако никакого участия в ней не принимал, а когда новая власть армию фактически распустила, вернулся к мирной жизни, поступив кондуктором на Московско-Казанскую железную дорогу. Октябрьский переворот тоже прошел бы мимо Королева, если бы в 1918 году его снова не мобилизовали. На сей раз в белую армию. В ее рядах около десяти месяцев он прослужил телефонистом штабного поезда, вместе с которым под Красноярском и был взят в плен. Затем работал по вольному найму на водном транспорте, а в 1920-м поступил в… Томскую ЧК, откуда, спустя два года, перевелся в томскую же гормилицию.

К сентябрю 1924 году чужбина, видимо, Королеву наскучила, и он, бросив службу, вернулся в Симбирск, ставший к тому времени Ульяновском, устроился на Патронный завод и через год вступил в партию. Как ни странно, этому не помешало ни отсутствие революционного прошлого, ни даже служба во вражеской армии. Скорее всего, сугубо пролетарское происхождение, статус неимущего и низшее образование перевесили весь прошлый негатив.

Примерно в августе 1928 года бывший томский чекист познакомился с Балмашновым, Кацем и Линовским. Но, поскольку последний «не располагал к себе, как интеллигент», новичка стал «обрабатывать» в основном Генрих Арнольдович: раза три-четыре он приглашал того в гости, где вел разговоры об оппозиции, о разногласиях в партии и в ЦК.

Пару раз бывал Королев и у Балмашнова, с которым тоже беседовал на те же скользкие темы, а кроме того, получал «материал для читки и передачи другим». «Читать я читал, но передачи не делал, так как в это время производились аресты оппозиционеров, и я побоялся передавать и уничтожил», – признавался позже Королев чекистам.

Однако те ему не поверили, поскольку уже имели показания другого «оппозиционера» – рабочего инструментального цеха Сергея Ильича Озерова, который заявил, что раза два-три Королев лично приносил ему распечатанные письма оппозиции по разным вопросам. А также неоднократно приглашал «для обмена мнений по политическим вопросам на квартиры к оппозиционеру Балмашнову и Васильевой», – рассказывал на следствии Озеров. Да не просто рассказывал, а активно и очень деятельно раскаивался: «Если во всем вышеизложенном заключалась моя фракционная работа, то я не только отказываюсь от связи и взглядов оппозиции, но и считаю, как рабочий, позорным для себя, т.к. оппозиция признана не как таковая, а как контрреволюционная организация», – горячо уверял он следователя и в подтверждение искренности своих слов, буквально сыпал того фамилиями заводчан, подозреваемых им в троцкизме. Например, рабочие Попов, Александров и Матапуев, по мнению Озерова, не только разделяли оппозиционные взгляды, но часто их высказывали в беседах с коллегами и даже на собраниях. А нелегальная литература могла быть у рабочего Шамотея. Печатала ее, по словам Сергея Ильича, машинистка Страхкассы Варвара Трофимовна Александрова. Да не одна, а со своей подругой, тоже машинисткой той же организации.

Перечислять всех, кого «осветил» в своих показаниях Озеров, не будем, поскольку список получился бы длинным. Тем не менее, он очень сокрушался, что «больше пока сведений дать не имею». Но обещал, что в будущем, при выявлении чего-либо оппозиционного, обязательно сообщать, куда следует «как в смысле литературы, так и других сведений. А сам, попавши случайно в оппозицию, с последней прерываю всякую связь, т.к. решения 15 съезда и 16 партконференции считаю вполне правильными, и буду претворять их в жизни».

Таинственные незнакомцы

Поскольку протоколов их допросов в деле нет, скорее всего эти люди в руки чекистов не попали (во всяком случае, в Ульяновске). Тем не менее, они часто упоминаются в показаниях задержанных оппозиционеров, особенно с Патронного, как наиболее активные и профессиональные участники антипартийной деятельности.

Один из них был известен, как Сергей Минеев, партиец – студент из рабочих, который «учится на дому и работал на заводе». Жил он где-то в одном из переулков Садовой улицы (ныне ул. Кирова). Его Балмашнов и другие предполагали использовать в качестве пропагандиста. Но не успели. Больше никаких сведений об этом человеке нет.

В апреле 1928 года в инструментальном цехе завода № 3 появился новый рабочий по имени Григорий и по фамилии Мостовской. Человек он был, судя по всему, легкий и общительный, так что очень быстро и довольно близко сошелся со многими товарищами, как партийными, так и беспартийными. С некоторыми, как, например, с Волчковым и Кузьминым, ходил по грибы. С некоторыми, скажем, с Поликарповым, вел «умные» разговоры, в результате которых последний полностью попал под влияние Мостовского и даже на собраниях выступал по приготовленной тем шпаргалке. А некоторых, приглашал в слободу Королевку, в одном из н6епрметных домиков которой вел непринужденные беседы на разные идеологически скользкие темы. Нередко после таких встреч Мостовской раздавал их участникам «материалы для читки и передачи другим рабочим». Причем, среди этой «литературы» были не только платформы троцкистов, завещание Ленина и так далее, но и написанные карандашом на листочках работы самого Григория «на заданные темы».

Интересно, что некоторые участники таких встреч и бесед сделали неплохую карьеру. Так, бывший рабочий - котельщик Макаров, прежде часто выступавший с троцкистских позиций по крестьянскому вопросу, стал нарсудьей кассационной коллегии Окружного суда, а бывший шлифовщик Васильев из цеха перебрался в кабинет помощника окрпрокурора.

На руководителей городской троцкистской группы Каца, Балмашнова и Линовского Мостовской вышел через Королева, с которым работал в одном цехе и в свою очередь, познакомил того с Васильевой.

Примечательно, что среди руководителей и наиболее активных Ульяновских оппозиционеров практически не было «местных кадров». К таковым можно отнести, разве что Королева. Приезжим, скорее всего, был и таинственный Мостовской, успевший скрыться из города очень вовремя – перед самым разоблачением членов группы.

В связи с этим напрашивается два предположения: либо Мостовской и Минеев были опытными подпольщиками-конспираторами, присланными в Ульяновск откуда-то из троцкистского центра (если таковой существовал), чтобы развернуть нелегальную работу на единственном мощном предприятии города, либо их внедрили в оппозиционную среду сами чекисты. И если второй вариант верен, то работу Ульяновского ОГПУ по этому делу вполне можно считать успешной – сколько-нибудь серьезной оппозиционной силы на госзаводе № 3 создать не удалось. По признаниям задержанных, «вполне обработанных» их сторонников по всем цехам насчитывалось в общей сложности около десятка. А сколько могло набраться сочувствующих, вообще не известно: с каждым новым потенциальным оппозиционером работа велась индивидуально. Поэтому никаких общих списков не вели и общих тайных собраний сторонников не устраивали.

Итог.

Допрашивали Ульяновских троцкистов в начале мая – с первого по пятое число, получив за пять дней практически полный расклад с перечислением десятков имен и фамилий, подробным описанием методов работы, перечнем нелегальной литературы и так далее. В связи с этим кто-то наверняка скажет, что показания из подследственных выбили. Однако подобное предположение опровергает всего лишь один аргумент: в конце многостраничного протокола допроса Балмашнова содержится несколько абзацев, где допрошенный скрупулезно правит формулировки своих показаний, неточно, по его мнению, внесенные в протокол следователем. «В ответе на вопрос «Каким путем вы обрабатывали членов бюро ячейки завода № 3», слова «в целях конспирации» следует вычеркнуть, т.к. по существу причина непосещений мне совершенно не известна. В ответе на вопрос «где сейчас находится вышеназванное?» следует уточнить такой формулировкой: «Литературу Королеву давал, и она у него была. Но где находится в данное время, мне совершенно не известно», – настаивает на изменениях задержанный. И следователь их вносил. Только после этого подследственный поставил под документом свою подпись: «Добавлению, как исправленному верить. Записано с моих слов правильно». То есть у Балмашнова была возможность внимательно прочитать собственные показания, заметить допущенные в них неточности и настоять на их исправлении. Согласитесь, трудно представить, что избитый, измученный, сломленный человек стал придираться к таким мелочам, а следователь – костолом обращать на эти придирки внимание.

Как же в итоге Советская власть покарала тех, кто выступал против ее политики?

Жестче всех обошлись с Балмашновым и Васильевой: 19 июля 1929 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ осудило обоих по ст. 58-10 УК РСФСР и приговорило к высылке в Сибирь – первого на три года, вторую – на полтора.

Линовский, просидев под арестом с 14 по 23 марта 1929 года, скорее всего, был отпущен. Однако троцкистское прошлое ему все же припомнили спустя семь лет: 19 декабря 1936 года Евгений Николаевич, трудившийся на тот момент инспектором по налогам Каргасокской комендатуры Западно-Сибирского края, был вновь арестован. А 8 апреля 1937-го в Новосибирске Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР за «участие в троцкистской фашистско-террористической организации» приговорила его к расстрелу.

Тогда же, в тридцать шестом, в Ярославле был арестован и Кац, избежавший этой процедуры семью годами раньше, в Ульяновске. А Особое Совещание при НКВД СССР дало ему пят лет лишения свободы. Наказание он отбывал в Воркутинском отделении Ухтпечлага, откуда и был освобожден по отбытии срока перед самой войной – 8 июня 1941 года.

Судьбы остальных фигурантов этого дела выяснить не удалось. Однако вряд ли рядовые «оппозиционеры» были наказаны жестче, чем их руководители и вдохновители. Скорее всего, в самом худшем случае они отделались исключением из партии.

А их дело их, между тем, продолжало жить.

11 ноября 1935 года ответственный секретарь Ульяновского горкома ВКП(б) Белов получил из НКВД совершенно секретное сообщение следующего содержания: «В процессе следствия по троцкистской группе на б. работников ГРК, установлено, что Семыкин Степан Федорович, чл. ВКП(б), б. директор Сектора общественного питания ГРК, являлся активным участником вышеуказанной троцкистской группировки, посещал нелегальные сборища данной группы, обсуждал и пропагандировал к/р взгляды.

На состоявшемся сборище группы в квартире б. зам. предправления Некрасова, в феврале месяце 1935 года Семыкин выдвинул вопрос о смене существующего руководства ЦК и Правительства, заявив: «Нужно сменить Сталина – мудрого, Калинина – старого. Довольно они пожили 16 лет. Хватит. Теперь нужно нам пожить» и т.п.

Кроме того, Семыкин, распространяя к/р суждения о Троцком, популяризируя его, как гения, много сделавшего для революции, доказывая, что Троцкого он видел лично и испытал на себе всю его силу внушения и действия на массы.

В связи с вышеизложенными обстоятельствами возник вопрос о привлечении Семыкина по настоящему делу. В связи с этим просьба рассмотреть вопрос о дальнейшем пребывании Семыкина в партии и санкционировать его арест».

Впереди был так называемый «большой террор».

Источники

ГАНИ УО Ф. 3, оп. 1. Д. 358. Л.22–35.

ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1. Д. 1283. Л 28.

«Жертвы политических репрессий. Книга памяти», Ульяновск, 1992 год.

https://istmat.org/node/20360

http://www.great-country.ru/rubrika_articles/mels/00041.html

https://topwar.ru/155538-trockizm-vse-bedy-ot-nepolnogo-znanija.html

https://peremogi.livejournal.com/55306092.html

https://bessmertnybarak.ru/books/person/24887/

[1] Бунд – «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России»—еврейская социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х годов XIX века.

Владимир Миронов

Темы: Репрессии Политика

Поделиться в социальных сетях